Неточные совпадения
— Скопцы, действительно, у нас были в древности, —
отвечал Евгений, — и в начале нынешнего тысячелетия занимали даже высшие степени нашей церковной иерархии: Иоанн, митрополит киевский, родом грек, и Ефим, тоже киевский митрополит, бывший до иночества старшим
боярином при князе Изяславе […князь Изяслав (1024—1078) — великий князь киевский, сын Ярослава Мудрого.]; но это были лица единичные, случайные!..
—
Боярин Дружина Андреевич Морозов, —
отвечал один стольник, — бьет челом твоей царской милости, просит, чтобы допустил ты его пред твои светлые очи.
— Что тебе до моего прозвища,
боярин! —
отвечал опричник. — Не люблю я его, бог с ним!
—
Боярин волен говорить, —
ответил Вяземский, решившийся во что бы ни стало вести свою защиту до конца, — он волен клепать на меня, а я ищу на нем моего увечья и сам буду в правде моей крест целовать.
— Потравились маленько с мужиками! —
отвечал, он полухитро, полудерзко, — нечего греха таить; в том виноваты, государь, что с твоими с опальниками потравились. Ведь деревня-то, государь,
боярина Морозова!
— Государь, —
ответил скромно Перстень, — много нас здесь
бояр без имени-прозвища, много князей без роду-племени. Носим что бог послал!
— Спасибо,
боярин, я спешу в Слободу, —
отвечал сухо Серебряный.
— Спасибо,
боярин, —
отвечал пожилой крестьянин.
— Это царевич Иоанн Иоаннович, —
отвечал боярин и, оглянувшись по сторонам, прибавил шепотом...
— Да, —
ответил Серебряный, — спасибо вон тому
боярину, что подоспел к нам на прибавку. Вишь, как рубит вправо и влево! Кто он таков? Я как будто видал его где-то?
Дом Морозова был чаша полная. Слуги боялись и любили
боярина. Всяк, кто входил к нему, был принимаем с радушием. И свои и чужие хвалились его ласкою; всех дарил он и словами приветными, и одежей богатою, и советами мудрыми. Но никого так не ласкал, никого так не дарил он, как свою молодую жену, Елену Дмитриевну. И жена
отвечала за ласку ласкою, и каждое утро, и каждый вечер долго стояла на коленях в своей образной и усердно молилась за его здравие.
—
Боярин, —
ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «
Боярин Дружина! царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе,
боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
— И,
боярин! —
отвечал Кирша. — Есть когда нам с ним возиться; да и о чем тут толковать? Дурная трава из поля вон!
— Не вытерпел,
боярин! —
отвечал Черкасский. — Грустно, видит бог, грустно! Ведь я был задушевный друг его батюшке… Юрий Дмитрич, — продолжал Черкасский, оборотясь к Милославскому, —
боярин Истома-Туренин известил нас, что ты приехал с предложениями от ляха Гонсевского, засевшего с войском в Москве, которую взяли обманом и лестию богоотступник Лотер и злодей гетман Жолкевский.
— Ну, вот видишь,
боярин, — сказал знаменитый гражданин нижегородский, — я не пророк, а предсказание мое сбылось. Сердце в нас вещун, Юрий Дмитрич! Прощаясь с тобою в Нижнем, я головой бы моей поручился, что увижу тебя опять на поле ратном против общего врага нашего, и не в монашеской рясе, а с мечом в руках. Когда ты прибыл к нам в стан, то я напоминал тебе об этом, да ты что-то мне
отвечал так чудно,
боярин, что я вовсе не понял твоих речей.
— Небольшая беда, —
отвечал другой
боярин, — что мы версты две или три проехали лишнего; ведь хуже, если б мы заплутались.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, —
отвечал Минин, — быть судьею между именитых
бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет,
бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
— Э, эх, батюшка Тимофей Федорович! —
отвечала старушка, покачав головою. — С этих-то снадобьев, никак, ей хуже сделалось. Воля твоя,
боярин, гневайся на меня, если хочешь, а я стою в том, что Анастасье Тимофеевне попритчилось недаром. Нет, отец мой, неспроста она хворать изволит.
— Да как тебе сказать: здесь много теперь именитых воевод и
бояр, —
отвечал Туренин, — но сила-то не в них, а знаешь ли в ком?..
— Я за многим не гонюсь, —
отвечал Кирша, — и если
боярин пожалует мне доброго коня…
— Ну, как хочешь,
боярин, —
отвечал Алексей, понизив голос. — Казна твоя, так и воля твоя; а я ни за что бы не дал ей больше копейки… Слушаю, Юрий Дмитрич, — продолжал он, заметив нетерпение своего господина. — Сейчас расплачусь.
— Как хочешь,
боярин, —
отвечал Кирша, взглянув с удивлением на Милославского.
— А разве от этого тебе будет легче, —
отвечал Кирша, устремив смелый взор на
боярина, — когда единородная дочь твоя зачахнет и умрет прежде, чем ты назовешь знаменитого пана Гонсевского своим зятем?
—
Боярина Тимофея Федоровича, —
отвечал Юрий.
— Да это напрасная предосторожность, —
отвечал Юрий. — Мне нечего таиться: я прислан от пана Гонсевского не с тем, чтоб губить нижегородцев. Нет,
боярин, отсеки по локоть ту руку, которая подымется на брата, а все русские должны быть братьями между собою. Пора нам вспомнить бога, Андрей Никитич, а не то и он нас совсем забудет.
— Почему мне знать! —
отвечал проезжий грубым голосом. — Если,
боярин, — продолжал он, обращаясь к Юрию, — ты хочешь засветло приехать в Нижний, то мешкать нечего: чай, дорога плоха, а до города еще не близко.
— Ни, ни,
боярин! —
отвечал Замятня, с трудом пошевеливая усами, — сказано бо есть: «Не упивайся вином».
— Да, черт побери!.. —
отвечал кто-то сиповатым басом. — Не дадут соснуть порядком. Я думал, что недельки на две отделался, — не тут-то было!
Боярин посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст за сорок.
— Он, изволишь видеть, —
отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!.. Пошел к
боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
—
Боярин! — продолжал Минин. — Если бы ты не целовал креста Владиславу, если б сегодня молился вместе с нами на городской площади, если б ты был гражданином нижегородским, что бы сделал ты тогда?
Отвечай, Юрий Дмитрич!
— Милости просим! —
отвечал боярин. — Забавляйтесь, сколько душе вашей угодно.
— И я слышу,
боярин, —
отвечал Алексей, приостановясь на минуту, — да только этот лай мне вовсе не по сердцу.
— Что со мной случилось,
боярин! —
отвечал, запыхавшись, Алексей. — Черт бы ее побрал! Старая колдунья!.. Ведьма киевская!.. Слыхано ли дело!.. Живодерка проклятая!
— Как-ста не слыхать, господин честной, —
отвечал хозяин, почесывая голову. — И слыхали и видали: знатный
боярин!..
— Я встретил на площади, —
отвечал запорожец, — казацкого старшину, Смагу-Жигулина, которого знавал еще в Батурине; он обрадовался мне, как родному брату, и берет меня к себе в есаулы. Кабы ты знал,
боярин, как у всех ратных людей, которые валом валят в Нижний, кипит в жилах кровь молодецкая! Только и думушки, чтоб идти в Белокаменную да порезаться с поляками. За одним дело стало: старшего еще не выбрали, а если нападут на удалого воеводу, так ляхам несдобровать!
— Вряд ли,
боярин, —
отвечал Суета, — я сейчас был у него в палатах: он что-то прихворнул и лежит в постели; а если у тебя есть какое дело, то можешь переговорить с отцом келарем.
И
бояре князю
отвечали:
«Смутен ум твой, княже, от печали.
Не твои ль два сокола, два чада
Поднялись над полем незнакомым
Поискать Тмуторокани-града
Либо Дону зачерпнуть шеломом?
Да напрасны были их усилья.
Посмеявшись на твои седины,
Подрубили половцы им крылья,
А самих опутали в путины».
Юрий, не
отвечая ни слова, схватил лошадь под уздцы; «что ты, что ты,
боярин! — закричал грубо мужик, — уж не впрямь ли хочешь со мною съездить!.. эк всполошился!» — продолжал он ударив лошадь кнутом и присвиснув; добрый конь рванулся… но Юрий, коего силы удвоило отчаяние, так крепко вцепился в узду, что лошадь принуждена была кинуться в сторону; между тем колесо телеги сильно ударилось о камень, и она едва не опрокинулась; мужик, потерявший равновесие, упал, но не выпустил вожжи; он уж занес ногу, чтоб опять вскочить в телегу, когда неожиданный удар по голове поверг его на землю, и сильная рука вырвала вожжи… «Разбой!» — заревел мужик, опомнившись и стараясь приподняться; но Юрий уже успел схватить Ольгу, посадить ее в телегу, повернуть лошадь и ударить ее изо всей мочи; она кинулась со всех ног; мужик еще раз успел хриплым голосом закричать: «разбой!» Колесо переехало ему через грудь, и он замолк, вероятно навеки.
Работы так занимают Петра, что он часто не находит даже времени
отвечать на письма и донесения своих
бояр.
— Здесь,
боярин, драгуны, —
отвечал старик, указывая на дверь, которая в это время отворилась, и в комнату, бренча своей сбруей, вошел тяжелой поступью драгун в невиданной здесь никем до сих пор тяжелой, медью кованной каске с черным конским хвостом на гребне.
— Спала,
боярин, в твоем терему сладко, и за тот сон тебя благодарствую; а видела во сне моего отца с матерью, и надеюсь, что ты меня не задержишь неволей и отпустишь к ним, — смело
отвечала боярышня.
Тогда, решив свою судьбу,
Боярин верному рабу
На волны молча указал,
И тот поклоном
отвечал…
И через час уж в доме том
Всё спало снова крепким сном,
И только не спал в нем один
Его угрюмый властелин.
— Все благополучно,
боярин! — в один голос
отвечали Петр и Тимофей.
— Как же,
боярин, —
отвечал Савелий, — там позади сарай, в нем и моя клячонка стоит.
— Человек предполагает, а Бог располагает, это искони ведется,
боярин! —
отвечал Савелий. — Известно, в лесу жутко. Теперь молния так и обливает заревом, а гром-то стоном стонет. Чу? Ваши лошадушки так и храпят, сердечные.
— В судебнике уложено, —
отвечал Гусев: — «А доведут на кого татьбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное лихое дело, и будет ведомо лихой, и
боярину того велети казнити смертною казнью, а исцево доправити; а что ся останет, ино то
боярину и дьяку…»
— Да и понимать нечего, —
отвечала молодая Строганова. — Чем Ермак Тимофеевич хуже других?.. Что атаман разбойников был, так нужда в разбой-то гонит да неправда людская, волей никто не хватится за нож булатный… Нашел здесь правду, сел на землю, смирно сидит, всех нас охраняет, недавно спас от кочевников… Далеко до него любому
боярину, и красив, и умен, и храбр, и силен…
— Не оставляй нас, не хотим царя, кроме Богом данного, — тебя и твоего сына, —
отвечали бояре в один голос.
— Знайте же, —
отвечал великий князь, — вечевой колокол ваш замолкнет навеки, и будет одна власть судная государева. Я буду иметь здесь волости и села, но, склонясь на мольбы народа, обещаю не выводить людей из Новгорода, не вступаться в отчины
бояр и еще кое-что оставить по старине.
— Не бойся, не выдадим, —
отвечал боярин. — Да не взыщи, крестный сынок, хоть и помолчишь, так не потеря.